День за днем длится жизнь, необъятные просторы, что разделяют наши жилища, сковывает мороз, в воздухе беснуются метели. Мерзнем на улице, отогреваемся дома, смотрим в окно на покрытые инеем голые сучья, на снежинки прилипшие к стеклу. Снег – самое первое воспоминание в моей жизни. Мне, наверное, три-четыре года, мы с мамой едем к бабушке. Автобус медленно отъезжает от остановки, большие хлопья тихо кружат и я вижу нас со стороны, а потом все постепенно растворяется в белом. Будто закончился фильм и мир обернули ватой, словно елочную игрушку. Потом школа, второй класс. Перемена. Мальчик из четвертого "б" шутки ли, спору ли ради, лизнул металлическую плашку на бетонном столбе, и язык его прилип. Поднялся переполох, забыли даже дать звонок на урок, полшколы выбежало к спортивной площадке. Я побоялся смотреть на это, и стал воспринимать холод, как олицетворение боли. А облака – как пар, который мы выдыхаем. Какой-то другой зимой долго было тепло, потом вдруг ударил мороз и лужи покрылись ледяной коркой. Мы бегали по двору и кололи лед, а если удавалось, засовывали под пробитую кромку кусок карбида и смотрели как он шипит и воздушная подушка заполняется дымом, который постепенно находит лазейку и тяжелый, промерзший, медленно вытекает наружу. Уроки физкультуры проходили если не на лыжах (снега всегда не хватало в моей жизни), то в гимнастическом зале. Среди прочего было и упражнение "пирамида" или как-то еще и мне, как самому легкому, приходилось поочередно залезать на скользкие покатые плечи своих одноклассников. Один – долговязый и слабый – меня уронил. Из того полета я помню, что сначала услышал крик девочек, занимавшихся в другом углу хождением по бревну, и подумал: интересно, что там случилось. Потом было не смертельное, к моему удивлению, падение. Но самое обидное, что физрук дал мне всего лишь пять минут, а затем потребовал продолжать урок. С тех пор я ненавидел физкультуру и высоту. Было холодно. Мы сбивали сосульки. Было приятное сочувствие и внимание девочек. В десятом классе во второй половине октября нас отправили на сбор хлопка. В день революционного праздника выпал снег и поля стали заметно белей, чем до этого. В стихию решили отправить добровольцев. Ну как без подвига в дни светлого ноября? На поле мы разожгли костер, когда ушли преподаватели, курили "Шипку" и пили плохой портвейн. Энтузиасты бродили, стряхивая ногой снег с кустов, высматривая добычу. А через несколько дней до нас, заброшенных на дальние и бесперспективные участки колхоза "Москва", дошла весть о смерти Брежнева. "Что же теперь будет?", спрашивали мы учителей. Кто-то из них (не помню кто, но в памяти сохранился мужественный взгляд, устремленный в даль, как на картине "Мы пойдем другим путем") сказал, что ничего не случится, все будет хорошо. Все и было хорошо. Декабрь выдался теплым, на Новый год мы решили собраться у одной девочки. И никаких родителей и педагогов! И вот, вчетвером – сумевшие вырваться от домашних пут, мы идем по пустынной улице, тридцать первое, восемь вечера, у нас три бутылки водки, яблоко и нет стакана. А посреди улицы, да еще из горлышка – никто пить не хочет. Самый бывалый (второгодник, чей след позже затерялся среди виноградников где-то в Крыму) сказал "пошли", зашел в подъезд первого же дома и постучал в дверь. Открывшие нам старички дали стакан и даже закуску. Это был первый, хотя и не последний год, который для меня не наступил. Когда наутро я шел домой был уже январь, холодный ветер, изморозь на ветках, больная голова. Следующей зимой я уже учился в Питере в военно-морском училище и однажды, в увольнение, мы отправились на каток. Шли мимо магазина и я увидел девочку, выходившую из него. Она как-то быстро отреагировала на мой взгляд: "привет". Я остолбенел – это была моя одноклассница, которая никак не могла быть здесь. Естественно я должен был повести себя как идиот, ну я и побежал за ребятами, и пару раз оглянувшись видел, что она смотрит мне вслед. Как выяснилось позже, моя школьная знакомая и не покидала наш тихий городок. Мистика. Наверное, волшебство зимы в том и заключается, что она расстилает перед нами простор упущенных возможностей: только протянешь руку, тут-то и поскользнешься. В другой раз (я учился курсе на третьем) была неожиданная "боевая тревога", которая неожиданно реализовалась в марш-бросок на конкретные восемьдесят километров. Мы шли пританцовывая, бегали из шеренги в шеренгу, чтоб согреться. Ноги потом болели жутко – танцевали-то в тяжелых ботинках. На привале чай мерз в кружках, масло не мазалось и ели его вприкуску с хлебом и сахаром. Было ужасно весело. Однажды, на свадьбе своего приятеля я познакомился с барышней, которую и взялся проводить. Февраль был сухой, но промозглый. На обратном пути, не знаю, что меня понесло, я забежал на стройплощадку метро на площади Мира (Сенной). Ворота открыты, теплушка, смотрю в окно – никого. Я зашел, посидел у печки, покурил, отогрелся и пошел дальше. Никто так и не появился. Словно приют для кочующих в снежной мгле – стоял этот вагончик посреди огромного города, где так остро порой чувствуется одиночество и не хватает тепла. В поисках которого собственно и проходит жизнь, и зима – спутник и путь, смысл и назначение, холод и жар – следует за нами сторонним наблюдателем. Казалось, что следы, теряющиеся в снежной круговерти, могут вывести, и я двинулся к неосознанной цели бросив этот, а потом и два других вуза, занимаясь бездельем, штопая дырки на коленках, отрастив бороду и все такое. Я видел северное сияние под Мурманском. Тоже зимой мне сломали нос, когда я заступился за какую-то пьяную фурию. Однажды оказался в Новом Уренгое, куда мы привезли груз – фрукты и овощи – четыре вагона с холодильником. Сопровождали вагоны два Олега, отчим и сын, из Днепропетровска. Младший Олег рассказывал: "А шо, у меня дома и хампьютор е, пышу, ыграю, пароль вставляв, щоб не лазали. Кстати, Гребенщика лублю, Вопли Водоплясовы, а еще, ща поставлю, "Наркомане на городи" Гадюкиных, братьив". Напившись мы пели "Дети декабря", разгуливая по заснеженным шпалам, но никто нас не слушал, а пролезая под одним вагоном я порвал свою первую и последнюю кожаную куртку. В один из дней пришлось ехать с машиной в маленький и далекий Старый Уренгой. Дорога была длинной, выл ветер, поземка полосовала бетонку, молчали и мне подумалось, что будет если мотор заглохнет. Плохо будет, коротко профилософствовал водитель. Наша жизнь зависела от старых запчастей, не искрившей свечи, подтекавшего карбюратора. А через несколько дней она зависела уже от того, как быстро мы сможем смыться: начальник наш не поладил с бандитами, оставшийся груз портился на глазах. Опасаясь слежки, мы придумали хитрую операцию с покупкой билетов, гостиницу оплатили за два дня вперед, в поезде уже километре на пятом были пьяны и счастливы, и ругались примерно так: зима, где твоя победа, холод, где твое жало. Позже, в конце зимы, как отогревшаяся ласточка из сказки, от меня упорхнула любимая. Другой зимой я встретил на Чистопрудном бульваре посреди сугробов недавних знакомых и они стали с тех пор моими близкими друзьями. В один из февралей на концерте (солист пел, что у него-де на оконце гнезда вьют метели, а зима, так и вообще, у него целует) я познакомился с юной особой, с которой встречаюсь очень редко, но она как ангел теперь незримо присутствует в моей жизни. Может так оно и есть, может она ангел и сейчас, может, она здесь. А на днях я понял, что со времени моего самого первого воспоминания столько снега высыпало, что и не уб